Этой женщине удалось прожить свою жизнь вдали от советской власти. Ее родители, благочестивые православные люди, имея двенадцать детей, не вступили в колхоз, и Мария приучилась жить своими силами: всю жизнь в храме и рядом с храмом – она уставщик и регент. Мария Васильевна не знала имен местных коммунистических секретарей и вождей, но помнит псковских Владык и батюшек, с которыми довелось служить рядом. И все-таки общая судьба русской женщины в нашей стране ее не минула. Тяжелая была жизнь, суровая, проехалась по ней историческая колесница всеми колесами, и когда мы задали ей первый простой вопрос: давайте вспомним жизнь, какая она была? Получили исчерпывающий ответ: "А что вспоминать, вспомнить нечего, ничего хорошего не было". И замолчала. Говорить про себя Мария Васильевна Жижиленко не привыкла и не хотела, пришлось отцу Алексию, настоятелю. Георгиевского храма в Камно, просить ее поговорить с нами. Он своих бабушек, которые поют у него на клиросе, называет адамантами и считает, что бабушки эти – кремень, Церковь спасли в советское время, на них она и выстояла. Мария Васильевна родилась в 1920 году в деревне Дуброво, Каменского сельсовета, что сейчас почти рядом с Псковом.

Что особенного из жизни помнится, Мария Васильевна, ведь Вы войну пережили?

Была в концлагере, в Германии. Меня увезли с Украины, вышла замуж за украинца, он в армии здесь служил, и увез туда. Год пожили, и война началась, муж погиб на фронте, меня потом в Германию увезли, свекровь вместо своей дочери меня отдала.

Это, наверное, очень страшно?

Страшно – не страшно, а жить надо было. Голодали. На завод нас полицейские работать водили строем, обувь сносилась, так в колодках в ихних, деревянных, ходили, на босу ногу зимой.

В каком месте был концлагерь, не помните?

Я помню все. Город Магдебург, а завод назывался "Сильва", делали мы там гильзы, большие и маленькие для снарядов. Я какое-то колечко обтачивала, которое надевается на пулю. Ждали, чтобы война скорее кончилась. Вспоминать ничего не хочется про то время, тяжело даже думать об этом. Нас еще и бомбили, мы по нескольку раз за ночь вскакивали, бежали в бункер, я в бункер мало бегала. Однажды бегу, а бомбы падают вокруг, такие квадратные. Англичане бомбили. Все бараки сгорели, и нас увезли в лес, станки уже в лесу стояли. Фронт продвигался, опять увели глубоко в лес и там оставили, не стали расстреливать. Мы наших в этом лесу ждали, копали немецкую картошку и варили, так и перебивались, потом разбились на группы, пошли искать к фронту, пришли в наш военный лагерь, зарегистрировались, война тогда уже кончилась. Мне предложили стать командиром по быту, потом старшиной роты поставили: я серьезной была, потому что много горя пережила. Стали отправлять на родину девчат, а меня – с последней отправкой, надо было работать. Приехала домой, родные в шалашике сидели, в доме чужие поселились, пока через суд не выселили. Опять голодали, перекапывали поля колхозные, ели мерзлую картошку.

Вы тогда уже были верующим человеком?

Конечно, раньше все были верующие, в те годы не было неверующих. Я с пятнадцати лет пою в хоре, наш папа нас маленьких возил в храм из Дубровно в Камно: летом на телегу всех посадит и везет в храм, а зимой – на розвальнях. На молитве дома все стояли с папой, и всю жизнь папа сам в хоре пел, так же и дома, он регентирует, а мы все поем, сидя на кровати, на шестой глас.

А что такое "глас"?

Мотив. Восемь основных гласов и каждый глас делится на три гласа. Тропарь на один мотив поется, стихира на другой, ирмоса – на третий. Все по разным мотивам. Службу отпеть очень сложно, надо знать и уметь петь в церковном хоре.

Кто же тогда храмы разрушал, иконы сжигал, если весь народ был православным?

Наш храм в Камно никто не разрушал, его просто закрыли перед войной, и в сельсовете ключи были. Наш батюшка, протоиерей Александр, остался жив, а ведь сколько священников и топили, и убивали, и вешали, чего только не делали. Он меня на псаломщицу выучил. Вот его советская власть помучила: из дому выгнала, а в доме батюшки школу открыли, сам он жил в сторожке, матушка от горя умерла, двух детей оставила, их он сам вырастил. По милициям его тягали. Во время войны иконы из храма немцы выбросили, они лежали в лужах, по ним ходили, а батюшка подбирал, с ними и уехал в Польшу на выселки, сохранил иконы. В войну здесь служил другой батюшка, говорят, молился за Гитлера, пока ему в окно камень ночью не бросили, он тогда убрался отсюда. Наши прихожане потом отцу Александру помогли вернуться в Камно, его любили, он был искренне верующим священником, после войны отец Александр снова стал служить в нашем храме. Денег не было, ремонтов в храме не делали, а зимой книгу было не разлистать, руки коченели, у батюшки чаша к пальцам примерзала, я ему связала рукавички "без пальчиков", чтобы проскомидию можно было делать. Но все равно служили, и народу много ходило, полный храм. И вечером в пятницу служили, и в субботу, и акафисты, и всем храмом народ пел: "Иисусе, Сыне Божий, помилуй нас!", и "Пресвятая Богородица, спаси нас!" Теперь народ совсем не такой стал.

Вы все время здесь в Камно, в церкви?

Нет, когда отец Александр умер, меня перевели в Боруту, под Новоржев, прожила больше пяти лет при храме, регентовала. Там разные батюшки были, часто менялись. Однажды была с отчетами в нашей Епархии, спросила у митрополита Иоанна: "Владыко, зачем таких батюшек держите?- А он мне ответил: Надо же кому-то детей крестить". После Боруты я приехала в Псков к сестре. Меня направили в банно-прачечный комбинат работать, а я эту бумажку с направлением порвала.

На советскую власть, Мария Васильевна, Вы не работали?

Я советской власти не вредила и работала, чтобы прожить. Работала в заводе, в кочегарке пятнадцать лет кочегаром. Нигде не брали в цех, потому что я из церкви.

Вы замечаете, наш народ меняется?

Меняется, чем больше живем, тем больше народ развращается. Раньше такого не было, я после войны молодежь не узнала, совсем другая молодежь стала. Все скромно было, а теперь полуголые ходят.

Почему так, думали?

Бога в душе нет – вот и вся причина. Бога не боятся, родителей не слушают, да и родители сейчас какие? Поэтому слабые все, крепости нет, потому что Бога в душе нет.

Вот Вы – человек верующий, любящий Бога, прожили тяжелую жизнь, Вам Бог помогал?

Если бы Бог не помогал, я бы давно умерла, не была бы жива. Был такой случай со мной после войны: как-то усомнилась в Боге, зароптала на батюшку, он мне что-то обидное сказал. Ночью приснился мне сон: старенькая избушка, вся заполненная вещами до потолка, и стоит очередь перед Марией Египетской, эта святая мой Ангел.

К ней люди подходят, и она им дает то, что они просят. Я подхожу последней, святая Мария Египетская спрашивает: "А ты что хочешь? – Я ей ответила: Ничего не хочу, а хочу веровать Богу.- Она мне и говорит: Веровать? Ну ладно, веруй, только ты плохо веруешь". Вот так меня она укрепила. Священники ведь тоже люди, и разные попадались мне в моей жизни, и к каждому надо приноровиться. Попробуй. Но и роптать нельзя.

Мария Васильевна, у Вас у самой какой характер-то непростой!

Но я всегда стояла за правду. Нас папа так воспитывал. Даже, когда в Ленинграде в детском доме жила три года, мне было одиннадцать лет. Была коллективизация, папа в колхоз не шел, считал за грех, на нас налогов много наложили, а семья большая. Брат уехал в Ленинград, и я поехала к брату, он учился в морском техникуме, брат меня отвез в детский дом, где сам рос с двенадцати лет. Потом закончила в Ленинграде ФЗУ, на слесаря, нас стали отправлять на заводы, тогда я приехала домой, замуж вышла, уехала с мужем на Украину, и война началась.

А отца Валентина Мордасова помните?

Сложный был характер. Жил очень замкнуто, всегда был дома, причащать ходил и службы служил, молился за всех долго. Говорил мне, что хорошо службу веду. Помню, в Великий пост послал с Верой, которая кадило ему тогда подавала, мне бутылку масла с панихидного стола: добрый был и искренне верующий. Я у отца Валентина регентовала хором по праздникам и воскресениям, а по будням в Александровском, в городе, в храме А. Невского. Я там службу тоже вела. Так получилось, что у нас в Песках есть часовня св. Пантелеимону, там служил отец Олег, ему понравилось, как руковожу хором, он меня позвал в Александровский храм, и я вела службу три раза в неделю.

Так Вы не в Камно живете, а огород у Вас здесь как же?

У меня в Камно только огородик, я его тут сажаю, надо трудиться, а живу в Пскове.

Значит, Вы из Пскова приезжаете в Камно на рейсовом автобусе, а денег сколько надо на это?

Пенсию хорошую получаю. Я была ведомственная, и у меня есть церковный стаж, мыла полы в храмах.

Так это же гроши?

Да, получала 150 рублей в месяц, а это тогда даже на ведро картошки не хватало, но я покупала на эти деньги хлеб, а с огородика кормилась. Помню, после войны приехала сюда, целину разрабатывала, копаю, а у самой кровь из носу, отлежусь и снова копаю. Сколько камней я отсюда вынула, ни одну тонну, лопату некуда было воткнуть, метр квадратный за день раскапывала. В Боруте тоже болела однажды, за одну ночь все лицо и руки в нарывах на нервной почве, ходила в церковь, завязавшись, чтобы не было видно, держалась еле живая, чтобы не упасть с аналоя и служила. Я терпеливая, натерпелась за жизнь всего, и привыкла терпеть, никогда не бюллетенила.

Сейчас, наверное, у Вас хорошая пенсия за узничество в Германии?

Нет, я заработала стажем в церкви и на заводе, а в Германии я работала совершеннолетней, мне ничего не полагается, правда, заплатили за работу в Германии. Но я помогаю своим родным в деревне, они не работают, работы нет, пьют, а жить на что-то надо, помогаю.

Может, у нас потому и деревни исчезают по пословице "не стоит село без праведника"? Нет праведника и нет села?

Да нет, если бы не было у нас святых, давно бы уже было второе пришествие Христово. Бог терпит, ждет, когда наберется то число святых, которых отпало, сколько сброшено с Небес, сколько ангелов бесами сделались, столько должно быть святых на небе. Он долготерпелив и многомилостив. Но если бьет, то больно.

Разве Бог может бить?

Он не Сам бьет, а посылает всякие скорби и бедствия, землетрясения, наводнения, истребляет народ кучами, потому что народ в Бога не верует. Вон в Индии корова – священная. Как же такое может быть! Разве вы не читали Откровения Иоанна Богослова? Там все написано. Будут всякие беды и болезни.

Но и это еще не конец…

Будут люди смерти просить, и смерть убежит от них.

Как, Мария Васильевна, научились понимать славянский язык в храме, многие образованные люди его не понимают?

От Бога, наверное. Меня спросила одна певчая старенькая после войны, когда я управляла хором, Мария Васильевна, откуда вы это все знаете, а я ей показала на небо: оттуда. Знаете, как написано в Писании: Никто не придет к Богу, если Бог не призовет.

А разве Бог не всех зовет?

Бог всех зовет, но не все идут, впираются люди, потому что легче жить без Бога, чем с Богом. С Богом через крест: "если Меня гнали, значит, и вас будут гнать. Меня распинали и вас будут распинать", – так Он говорит.

Вы думаете, что Ваша тяжелая жизнь – это нормально?

Это очищение от грехов. Надо только за все благодарить Бога.

Но ведь Господь говорит: "Иго Мое благо и бремя Мое легко"?

Все так, и я считаю себя счастливой. Расскажу вам еще случай от Бога. Опять сон: открывается дверь, входит священник во всем облачении, я подошла за благословением и приложилась к его руке. Он поглядел и говорит: "А что у вас так мало святых?" В нашем доме было две иконы Спасителя и Божией Матери. А одна икона лежала завернутая около кровати, потому что стекла на ней не было. После сна я попросила у мамы разрешения съездить в монастырь. Мама разрешила, денег я заняла, и поехала в Печерский монастырь. Только в ворота вошла, а мне икона в глаза – я и остолбенела: на ней тот батюшка, который приходил ко мне во сне: Святитель Николай. Значит, приходил ко мне сам Святитель. И догадалась, что именно его икона у меня лежит у кровати без стекла, стекло вырезали, икону повесили. Вот такое чудо было.

Смерти боитесь, Мария Васильевна?

Боюсь в ад попасть, а умирать не боюсь, умирать уже пора. Смерть все равно будет, все умирают: цари и владыки. Вот хочу так умереть, чтобы поболеть немножко, причаститься и умереть, я одинокая, поэтому не хочу валяться, ухаживать за мной некому. Смерти я не боюсь, отбоялась. Я устала от жизни. Родители мои похоронены здесь, в Камно, а я рядом с могилой сестры поставила для себя надгробие и крест, чтобы никого не положили.

Наш разговор, который шел трудно, вспоминать свою жизнь Марии Васильевне было тяжело, прерывался ее тихим плачем.